1.
Where are you? – Mello
Who are you? – Matt
I’m here, I’m Near. Near, near. – Near.
Первые дни после ухода Мелло были похожи на мучительный бред, от которого нельзя было убежать. Мы вдвоем – я и Мэтт – чувствовали себя часть одного целого организма, от которого какой-то невероятно жестокий садист срезал большую часть мяса.
Нервы были на пределе. Состояние тихой депрессии вынуждало нас уходить от приюта на много миль, блуждать в заснеженном поле, падать на снег и хрипло кашлять. Мелло унес нас из нашего тела, Мелло невольно забрал по немалому куску наших сердец.
Мы молчали. Мы почти не говорили, но хватались друг за друга, как один утопающий хватается за другого, зная, что утонут оба, но не желая оставаться с холодной тьмой наедине.
В эту зиму белый впервые подвел меня. В холодном снежном исступлении мы крепко сжимали руки друг друга.
Это был кошмарный сон.
Особенно трудно было проснуться на следующее утро. Мэтт всегда шел курить в комнату Мелло в половине восьмого утра. И по старой привычке, еще не проснувшись окончательно, он зашел к нему, достал сигареты… и бессильно осел на пол, кроша сигарету на множество маленьких белых обрывков и крошек. Я взял его за ладонь. Мэтт взмахнул рукой, и табачная пыль разлетелась по комнате. У Мелло был постоянный бардак, но мы полчаса ползали по полу, собирая остатки сигарет; после этого сидели в углу, соприкасаясь плечами – воспаленные красные глаза, ссадины от ковра на коленях и локтях. Без слов.
В те дни приют казался нам таким холодным и жестоким местом, что мы готовы были выть от тоски. Любое случайно брошенное слово, косой взгляд, - блеск светлых волос и шоколад на десерт, серебряные кресты, зеленые глаза, знакомые интонации – и мы сходили с ума.
Да, я, Ниа, сходил с ума. Вряд ли это было кому-то заметно – я раз за разом собирал белую мозаику, в которой не хватало одной детали; с безумной надеждой я рассыпал ее по полу, надеясь, что уж сейчас-то я точно сложу ее всю.
Но как бы ни было тяжело мне, мои страдания казались мелкими по сравнению с болью Мэтта. Я опасался, что он уже не придет в себя. Как-то раз я застал его разговаривающим с воздухом. Мелло любил сидеть на подоконнике, свесив ноги на улицу. Мне было страшно и холодно слышать деланно живой голос Мэтта:
- Эй, слезай, шокоголик несчастный!
Мэтт смотрел пару секунд на пустое место у окна, потом переводил взгляд на меня, опирался на стену и подолгу смотрел в окно, за которым бушевала метель. С кривой улыбкой он хватал меня за плечи и долго не выпускал. Мэтт всегда обнимал Мелло по-особому: всей ладонью с поджатым безымянным пальцем – дань какому-то их общему воспоминанию. И теперь я чувствовал подогнутые фаланги. Иногда он оставлял на моих руках и плечах синяки. Больно не было.
Я навсегда запомнил его тусклый взгляд, мертвый голос, холодные пальцы. Я навсегда запомнил, как Мэтт – наш хладнокровный уравновешенный Мэтт – срывающимся голосом при всем приюте орал на Роджера и уборщиков, когда те решили было убрать комнату Мелло и передать ее следующему прибывшему ребенку. Никто так и не посмел тронуть его комнату – Мэтт обещал убить всех, от Роджера до самого себя, и если его планам в отношении убийства другого верили не все, то в его намерение прирезать самого себя не поверить было сложно.
Мы приходили в себя примерно месяц. К концу этого срока мы валились с ног и уже попросту боялись появляться где-то друг без друга. Кончилось все тем, что оба мы подхватили сильнейшее воспаление легких. Мы лежали на соседних кроватях в приютском лазарете, и прозрачные трубочки капельниц казались мне ветвями невиданных деревьев. В своем беспамятстве я тянул к ним руки, выдирая иголки из вен. Кровь стекала тоненькими ручейками. В конце концов я понял, что мои руки зафиксированы в одном положении и шевелиться я не могу. Может, это было и к лучшему…
А двадцать четвертого декабря все закончилось. Я открыл глаза и даже не сразу понял, где я нахожусь. Было сложно понять, кто я, откуда я. Даже свое имя я припомнил с трудом.
Найт Ривер. Ниа. Вамми. Мэтт. Мелло. Рюузаки. Роджер. Ватари. Дела.
Память возвращалась очень медленно, но верно и спокойно. Произошедшее между мной и Мелло относилось теперь к фактам и не воздействовало на мое соображение.
Я повернул голову и увидел за окном мягкое светло-серое небо, с которого, кружась и танцуя, сыпались пушистые снежинки. Изредка сквозь разрывы облаков выглядывало солнце; его косые лучи ложились на мою подушку так же мягко, как снег, падающий с неба, покрывал кровоточащую рану на моем сердце.
На соседней кровати тихо сопел Мэтт. Он казался очень уставшим, замученным, но уже вполне здоровым.
Ощущение праздника наполнило меня, и, взглянув на календарь возле постели, я прошептал:
- Рождество.
Этого оказалось достаточно, чтобы Мэтт очнулся. Он, слегка недоумевая, осмотрелся вокруг, понаблюдал хоровод искрящихся снежинок, щурясь от солнечного света. Перевел взгляд на свои худые руки с синими пятнышками уколов. Грустно улыбнулся мне.
- С Рождеством, Ниа…
У меня защипало в носу. Я с трудом перелез к нему на кровать и обнял его. Когда пришел Роджер нас проведать, мы сидели под одним одеялом и выглядели, должно быть, как два идиота – с мокрыми от слез лицами, но улыбающиеся и держащиеся за руки.
В этот же день я вспомнил о просьбе Эла.
«Сходи в церковь. Постой в свете лучей солнца, проходящего через цветные витражи. Возможно, тогда ты поймешь меня…» - раздался у меня в голове голос Рюузаки.
- Мэтт, - я тронул друга за рукав.
Мы сидели за небольшим столиком и с аппетитом уничтожали рождественский обед. Конечно, вечером Роджер обещал много-много всего, но пока нам, как выздоравливающим, полагалась только самая простая еда.
- Да, малыш? – он продолжал называть меня так, и мне было лень возражать.
- Я должен зайти в церковь.
На секунду лицо Мэтта омрачилось, - должно быть, он вспомнил, что Мелло верующий.
- Я думаю, что… я пойду с тобой. У меня есть к Всевышнему пара вопросов.
Задумываетесь ли вы, как сильно влияет на человека его вера? Не религия, а именно вера.
Я не знаю другой такой силы, способной овладеть человеком и вести его по жизни. Один верит в деньги, другой – во власть, но все они оказываются равны перед лицом смерти. И лишь вера в любовь позволяет преодолеть смерть. Я не хочу читать проповедь – я меньше всех имею на это право.
Но когда я зашел в церковь, касаясь кончиками пальцев центра теплой ладони Мэтта, я понял, как мне жить дальше. Это не было похоже на какое-то откровение или что-то в этом роде… Я никогда не был религиозен и вряд ли когда-либо буду. Но свои ощущения от того дня я пронесу сквозь всю свою жизнь.
Тихо падает снег. В небольшой церкви светло и спокойно. Мэтт сидит на скамейке и думает. Я стою перед витражами. На улице выглядывает солнце, и моя белая одежда приобретает яркие, чистые, ничем не замутненные цвета – ярко-алый, золотой, небесно-голубой, темно-синий, изумрудно-зеленый… На мои глаза наворачиваются непрошенные слезы. Мне кажется, что они нежного теплого цвета – на моем лице лежит изображение Святой девы с Младенцем.
В этот момент я понял Рюузаки. Я понял его целиком, всю его жизнь, всю его веру в справедливость. Я словно еще раз услышал его голос…
Нет, человека красит не его характер и не его окружение. Человек – не царь и не бог, и не должен быть богом. Человек по сути своей – никто, только форма, черно-белый рисунок.
Нам дает нашу краску наша вера. Не важно, как зовут твоего Бога – Аллах, Саваоф, Иисус, Будда… Если ты веришь в любовь, все имена превратятся в мертвые буквы.
Передо мной вновь и вновь проходили поступки окружающих меня людей – в новом свете, под новым ракурсом.
- Рюузаки… - шептал я, сидя на полу среди ярких пятен.
Кто же ты, Рюузаки? Как ты мог так любить всех? Как ты мог вынести такую печаль, лишь слабый отголосок которой я испытываю теперь?..
В раздавшемся неожиданно праздничном звоне колоколов я услышал для себя ответ. Чистый высокий звук летел над землей, и, выйдя из церкви, мы осознали себя совершенно другими людьми.
- Как ты думаешь… - Мэтт поправил на мне белый шарф, - Мелло бы обрадовался?
- Я думаю, да, - я тихо сжал его ладонь, - он бы обрадовался.
Мы прошли по заснеженному лесу. Начинались сумерки. На еловых лапах лежали целые шапки белого блестящего холодного серебра. Мы сыпали друг другу его за шиворот, не опасаясь снова заболеть; мы валялись по снегу, кидались снежками. Напряжение, державшее нас после ухода Мелло, спало.
- Мелло не умер. Он просто ушел немного раньше нас. Разумеется, мы его еще много раз увидим, - проговорил Мэтт спокойным и уверенным голосом, когда мы сидели на том самом берегу, где я невольно расширил свои познания в области содомии. Сейчас это казалось почти смешным, хотя воспоминания о боли не давали отнести это к обыденным вещам.
- Я уверен, что с ним сейчас все хорошо. Если он не пишет, то это потому, что не хочет нас травмировать. Мы были вдвоем. А он один во всем мире, - медленно ответил я, представив себе одиноко бредущего Мелло.
- Все с этим шокоманом будет в порядке, - буркнул Мэтт.
Разговор о Мелло можно было сравнить с надавливанием на старый шрам – уже давно не больно, но это-то и настораживает. Когда не испытываешь боли там, где она должна быть, это всегда странно. Я похлопал его по плечу.
Мы не успели подготовить друг для друга подарков и не рассчитывали на что-то кроме дежурного поздравления Роджера, который заметно сдал после смерти Ватари. Отсидев положенное время за праздничным ужином, мы поднимались ко мне в комнату, когда почувствовали, что что-то не так.
Слишком тихо. Слишком темно. Почему-то не работают лампы в коридоре. Где-то внизу подростки и дети пошли на улицу пускать фейерверки.
И запах. Всюду. Он витал в воздухе.
Шоколад.
Мэтт схватил меня за руку. Преодолев последнюю ступеньку, мы не дыша смотрели на узкую полоску света, льющуюся из приоткрытой двери моей комнаты.
…Запах шоколада кружил голову. Мэтт зажмурился. Сел на ступеньки. Я чувствовал, что и мои колени дрожат. Неожиданно Мэтт вскочил и в два гигантских прыжка преодолел расстояние от верха лестницы до моей двери.
Я слушал.
Тишина.
Тишина.
Всхлип.
2.
Во всех его действиях и поступках
Проглядывал один вопрос:
Где ты? (с) Ниа
Я тихо-тихо подошел поближе и заглянул к себе в комнату. В центре стоял Мэтт и обнимал Мелло. Я почувствовал, что слезы снова обжигают мне глаза.
- Мелло, - прошептал я одними губами. Тот оторвался от Мэтта и подошел ко мне. Один его запах способен лишить меня здравого смысла. Когда Мелло обнял меня, я рыдал в три ручья.
- Тихо, тихо, комок ваты, - шептал он мне на ухо и, смеясь, покрывал мою шею и плечи маленькими аккуратными поцелуями. Я задрожал.
Когда, слегка успокоившись, мы втроем лежали на белом пушистом ковре, Мэтт задал самый главный вопрос, на который у меня не хватало мужества:
- Надолго?
Мелло помедлил и нехотя ответил. Было заметно, что слова причиняют ему боль.
- Завтра утром меня уже не будет.
- Ясно, – тихо кивнул Мэтт. – Но до утра еще столько времени…
И все это время, что мы провели вместе, я недоумевал: мы не видели его от силы полтора месяца, но ощущение было такое, что расставались мы по меньшей мере на несколько лет.
Мелло изменился за это время. Он приобрел взрослую жесткую походку; уголки его губ уже не были такими мягкими – они все чаще выражали решимость и гордость. Зеленые глаза привыкли повелевать. Он отрастил волосы еще длиннее, чем они были у него в приюте. Все это можно было пережить, все это было совсем неважно по сравнению с тем, что он сказал, когда мы ложились спать – все-таки мы с Мэттом были еще очень слабы.
- Я не мог связаться с вами… Когда-нибудь расскажу, почему. Но теперь я буду писать. Не слишком часто, но раз в неделю – точно.
Мэтт заснул раньше нас. Мы накрыли его одеялом и долго сидели рядом, разговаривая о всяких мелочах. Мелло нежно гладил Мэтта по голове, пропуская сквозь пальцы пряди его волос.
- Не пойму его цвет. То ли рыжий, то ли русый… Вот так с ними, сербами, - смеялся он, откусывая кусочек шоколада и лукаво посматривая на меня. Я понимал, к чему он клонит, и от этого по моему телу неконтролируемо пробегали волны жара. Мелло это явно забавляло. Меня пугало и влекло.
- Ты так вырос, - честно сказал я ему, когда мы отошли от Мэтта и встали у окна. – так сильно изменился…
- Положение обязывает, крошка, - Мелло горько усмехнулся.
- Положение? – я по старой привычке накрутил на палец прядь волос.
- Я скажу тебе только одно слово, и ты больше никогда меня об этом не спросишь, - он остро глянул мне в глаза. Я кивнул. – Мафия.
Я медленно закрыл глаза и сел на подоконник лицом к Мелло. Значит, мафия…
- Приходится держать себя на уровне. Оружие, мотоциклы, девочки-мальчики. – он зло смеялся сам над собой.
- Чего ради?...
- Я всего лишь исполняю свою роль. Распределением ролей занимался не я…
- Рюузаки?
- Он не сказал «иди в мафию». Он показал мне общее направление моей работы. Я должен начать раньше, чем ты. Я должен мешать Кире. У всех нас свои роли… И скоро ты останешься совсем один, потому что… - Мелло резко замолчал и посмотрел на Мэтта. В эту секунду я особенно четко осознал то, что все мы поняли уже давно – для нас нет больше ничего в Вамми.
- Когда должен уйти Мэтт? – напрямую спросил я.
- Несколько месяцев. И потом почти сразу – ты.
- Это радует. – Я смотрел, как Мелло дышит на холодное стекло и рисует на нем. – в конце концов, детство кончилось.
- А оно было у тебя, Ниа? Оно у кого-то из нас было? – спросил грустно Мелло и погладил меня по щеке.
- Нечто очень-очень на него похожее, - честно признался я. – Ощущение того, что ты маленький. Твой шоколад. Слепое восхищение Рюузаки. Игрушки. Даже тепло.
- Ты не был особо похож на других детей. Мы всегда побаивались тебя. – Мелло стоял близко-близко, живот почти прижат к моим согнутым коленям, зеленые глаза смотрят в снежное мягкое темное небо.
- Меня? – я был близок к тому, чтобы удивиться. Еще немного – я даже чувствовал ту грань в ощущениях, за которую мне так и не удалось переступить.
- Подумай сам, что ты должен был внушать очень талантливым детям, - Мелло выделил последнее слово, - детям, которые не мыслят свою жизнь без игр и общения, розыгрышей, уроков и смеха над учителями.
- Непонимание, - быстро ответил я. Коленям становилось жарко, – какое испытывал и я, глядя на вас.
- Мэтт рассказывал, как сложно было вытащить тебя на улицу… Ты ведь не жалеешь сейчас. – Мелло видел, что сидеть мне неудобно, но не отходил.
Это заставило меня поразмыслить над последней фразой – Мелло явно имел в виду не только первый день моей жизни в обществе сверстников.
- Пожалуй, нет, - медленно проговорил я, вспомнив дождливый день на озере.
- Утрата идеала всех нас сделала куда взрослее, - прошептал он, глядя мне в глаза. Это завораживало.
- Сильно ли ты сам… повзрослел… с тех пор, как ушел? – весь разговор приобрел двойной смысл, стоило нам подсознательно затронуть тему секса.
- Очень. Мне кажется, я стал более злым и грубым… Знаешь, Ниа, я убивал, – он наклонил голову, изучая мою реакцию.
- Наверное, это прекрасно – видеть тебя в момент своей смерти, - холодно откликнулся я.
Я прекрасно понимал, что на счету Мелло есть убитые, но мне не хватало пока мужества соотнести того Мелло, с жестокой улыбкой нажимающего на курок, с Мелло, нагловато прижимающего меня спиной к начинающему запотевать от тепла моего тела стеклу.
- Не думаю, что они в тот момент думали о моей внешности, - горько рассмеялся он, поправив волосы немного женским жестом.
- Ты можешь свести с ума, - честно признался я, - твои жесты, твой голос, обороты речи – все это завлекает. Наверное, даже умереть можно… Ненадолго.
- Маленькая смерть, - Мелло поднял бровь. Погладил мое колено. Я вздрогнул и постарался расслабиться, чтобы не дать ему повода для острой насмешки. – Кое-где так называют оргазм.
- Ты решил поговорить об этом, не маскируясь двусмысленными понятиями? – я произнес это бесцветным вежливым голосом.
- А ты решил сделать вид, что тебя это не волнует?
Я промолчал.
Сейчас было как никогда важно сохранить наши прежние отношения. Поймите меня верно – я не извращенец, не гомосексуалист, не «сраный педик». То, что происходило между мной, Мэттом и Мелло, нельзя было отнести к обычному удовлетворению потребностей тела. Люди боятся посмотреть друг другу в глаза, если подсознательно чувствуют неестественность своих действий. Мелло же не отрываясь глядел на меня широко раскрытыми глазами. Наш, любимый, знакомый Мелло, которого так тяжело было принять с его новыми чертами и фактами биографии – да, он хотел секса, но прежде всего он хотел меня.
- Ты можешь себе представить себя с кем-то, кроме меня и… наверное… Да, кроме меня и Мэтта? – спросил он, нарушив становившееся напряженным молчание.
- Нет, - коротко ответил я.
Честно говоря, я и с Мэттом себя представить не мог. Но мысль о девушках вызывала у меня страх, а о других мужчинах – рвотный рефлекс.
- Ты должен понимать, что дело не в возрасте. – Мелло не отводил взгляд, и я заерзал по подоконнику. – Мэтт лишился девственности в двенадцать. Я в тринадцать.
- А я немного подожду с этим, - не удержался я. Сама мысль о чьем-либо прикосновении казалась отвратительной. Разумеется, я не имею в виду прикосновения этих двух.
- Да, пожалуй, - он, изучая, оглядел меня с головы до ног, задержав взгляд на моих коленях. Я почувствовал, что краснею.
- Чего ты хочешь? – напрямик спросил я.
- Тебе честно? – он прикрыл глаза, - мне хочется очень много чего.
- Огласи ассортимент, - я не думал, что способен на подобный цинизм. Но последующие слова Мелло меня обезоружили.
- Я хочу, чтобы все было как прежде. Без крови, насилия, убийств… Хочу лепить снежки и бить стекла, хочу сидеть и отдыхать с Мэттом и тобой. Хочу теплый летний вечер на берегу моря. Хочу, чтобы ко всем чертям провалился этот поганый Кира, эта херова мафия, и остались только мы втроем.
- Может быть, что-то из этого… Но сейчас… - я не договорил, заметив, что ладонь Мелло скользит по моей ноге.
- Если ты хочешь услышать, что мне сейчас неймется кого-то трахнуть, то вынужден тебя разочаровать. Ты как объект сексуальной охоты чисто физиологически не можешь и не должен меня волновать, - быстро проговорил он. – Ничто не произойдет без твоего согласия. Я себя контролирую.
- А если я сделаю вид, что просто подчиняюсь? – тихо спросил я и перестал сжимать колени. Рука Мелло тут же скользнула на внутреннюю поверхность моего бедра. – ты не дождешься от меня признания.
- Обойдемся и без признания, комок ваты, - Мелло чисто и легко рассмеялся, и я улыбнулся ему. Мы перешли через самое трудное. Никогда теперь секс не станет помехой нашей дружбе, не будет первой, основной целью. Возможно, это глупо, но в тот момент меня это волновало больше всего.
- Пусть так, - прошептал я, когда ладони Мелло обхватили меня за талию. Мои колени по-прежнему упирались ему в живот, и я, чуть дрожа, слегка развел их в стороны. В эту же секунду он, дразнящее облизнув губы, дернул меня на себя. Я оказался прижат к его паху. Было неудобно и стыдно, но ни один из нас не отвел взгляда.
- Горячо, - пожаловался я, когда Мелло коснулся губами моей шеи.
- Будет горячее, - выдохнул он мне в ухо. Меня начала бить крупная дрожь, и я не мог взять под контроль свое тело. – Главное – не раздолбать стекло.
- Ты думаешь, у него будут веские причины разлететься? – я обнял его за шею одной рукой. – Мэтт спит, вообще-то…
- Значит, придется тихо. А что касается стекла, то должен заметить – особой мягкостью я не отличаюсь. – Мелло на секунду отдалился, рассматривая пуговицы на моей кофте с выражением неприкрытой ненависти, а затем с силой дернул за ее края. Пуговицы поскакали по подоконнику под смех Мелло. Неожиданно он посерьезнел, - скажи… у вас с Мэттом что-то было?
- Нет. Было слишком тяжело… стало бы еще тяжелее.
- Ясно… - он провел тыльной стороной ладони по моим губам, призывая меня к молчанию. Затем наклонился и легонько куснул за горло.
3.
Черт подери эту мафию.
Она не дает мне трахаться, с кем я хочу (с) Мелло.
Мелло.
Было очень сложно вырваться на один день обратно в приют. Прошло полтора месяца, но я чувствовал, как растет тоска и боль моих друзей – я ощущал это на расстоянии, и не мог позволить себе медлить. Я заплатил за этот день тяжелой работой, измотавшей меня своей жестокостью и бессмысленностью. Еще немного, и кончится война за главное место. Я почти добился своего, - мальчишка, которому еще нет шестнадцати, хотя мафиози дожидались повышения годами. Этот день мог бы стать решающим… Но я пожертвовал быстрым успехом ради Мэтта и Ниа. Я все равно добился своего – пусть на пару дней позже.
Легче всего было взять такси, но я не должен был засветиться. Поэтому я выбрал мотоцикл, хотя это имело некоторые минусы – я не должен был выпивать слишком много. Меня можно назвать безрассудным и сумасшедшим, но быть камикадзе я не собирался.
Заледенелая дорога, сугробы по обочинам. Видимость почти нулевая, а скорость – максимальная, но с учетом того, что дорога абсолютно прямая, я могу позволить себе это.
Оглядываю себя, ненадолго оторвав взгляд от шоссе перед собой. Снег налипает на черную кожаную куртку, холодит ноги. Как всякий приличный мотоциклист (едва сдерживаю смешок), я в шлеме, и это очень непривычно. Как правило, шлем может стоить тебе жизни, если необходимо открыть огонь: ограничено поле зрения, голова поворачивается далеко не так быстро, как ей положено. За упущенную секунду заплатишь выпущенными кишками и узором из своих мозгов на стенке. Или еще где-нибудь.
Солнце то появляется, то скрывается, снег начинает слепить глаза, и я сбавляю скорость. Малыш Ниа любит снег… Кстати, о Ниа. Не чувствуется напряжения – словно бы Мэтт и Ниа перестали так убиваться. Им было сложно, я понимаю. Мне легче – слишком занят был выживанием, чтобы очень тосковать. Цинично, но верно.
Я хочу их увидеть.
Осталось около трех часов. Если они здоровы и в хорошем настроении, то сидят на нашем озере. Я прогнал назойливые неприятные воспоминания. Начинает смеркаться.
Осталось около двух часов. В такой хороший вечер они, должно быть, уже возвращаются в приют, замерзшие, усталые и счастливые – я чувствовал это в воздухе. Мэтт был точно счастлив. Воспоминания наконец отпустили свою железную хватку. Снег летит свободно и легко. Небо налилось ночной синевой, я снова сбавляю скорость. Изредка навстречу попадаются машины – люди спешат на Рождество попасть домой; свет их фар заставляет меня щуриться. Дурацкий шлем!
Осталось менее часа. Совсем темно, снег валит, в моем капюшоне вырос маленький сугроб, холодными ручейками стекает на спину. Мокро и противно, но меня переполняет радость. Позволяю себе вилять по дороге.
Полчаса. Вот то место, где мы прощались.
Пятнадцать минут. Мимо меня проплывают дома. Постройки приюта. Церковь. Сворачиваю на узкую грунтовую дорогу – не хочу отмечаться на главном входе. А охранник с южной стороны знает меня очень хорошо – еще с того времени, как я выпрашивал шоколадки. Он никому не скажет.
Я остановился, снял этот идиотский шлем, вытряхнул снег из капюшона и складок куртки. Глубоко вдохнул. Запах дома – это всегда что-то особое, за последнее время я понял это очень хорошо.
- Мелло? – охранник удивленно оглядел меня.
- Привет, Ишива. – я кивнул ему, – Счастливого Рождества. Я ненадолго, утром уеду.
- Удачи. Мотоцикл оставлю в пристройке, утром сам забери, меня скоро сменят, – что я особо ценил в Ишиве, так это его умение понимать все без лишних слов… и не задавать ненужные вопросы.
- Спасибо.
Я шел по снегу, вкусно похрустывающему у меня под сапогами. Мэтт и Ниа наверняка сидят за праздничным столом. Я должен торопиться – они никогда не любили большие сборища.
Я достал шоколадку, громко зашуршал фольгой. На холоде шоколад был твердым и холодным, приятно крошился на зубах, а лишь потом таял на языке. Вот главный корпус. Нижний этаж залит светом – придется идти через черный ход. На мое счастье, он оказался не заперт, и я без особых приключений миновал главный зал, лишь заглянув в приоткрытую дверь. Остановился я лишь один раз, уже поднимаясь по лестнице, когда среди шума праздника мне послышался до боли родной голос.
- Пойдем уже? – негромко спрашивал Мэтт.
Наверное, Ниа кивнул ему в ответ. Я быстро и бесшумно дошел до комнаты Ниа, чувствуя запах его и Мэтта. Комната Мэтта была закрыта, а вот крошка Ниа явно забыл – необычно для него. Я на ощупь отыскал выключатель и включил свет. Бросил мокрую куртку в угол – Ниа простит. Снова услышал голоса и скрип ступенек.
Потом голоса неожиданно стихли.
Тишина. Тяжелое дыхание.
Дверь резко распахнулась, и меня чуть не сбил с ног Мэтт, крепко обнявший меня и зажмурившийся. Я почувствовал, как глаза наполняются слезами, и громко всхлипнул, уткнувшись носом в его плечо.
Я стою, прижав Ниа к стеклу. Его рука обвивает мою шею, щеки покрыты румянцем стыда, губы изогнуты в шаловливой улыбке – такое раз в жизни, наверное, можно увидеть. Только что был тяжелый для нас обоих разговор, а сейчас он прижимается ко мне, шепчет какую-то чушь, что ему горячо и щекочет мне шею своими белыми волосами. Легонько кусаю его – за ухо, за шею, за нежную кожу ключиц. Белый-белый, но это не производит впечатления альбинизма – этот редкий тип внешности, который сейчас невозможно встретить. На шее пульсирует синеватая вена, Ниа дрожит и смущается, когда я провожу горячими ладонями по его плечам, стягивая одну из его чертовых белых кофт.
Какая же белая кожа – я почти забыл ее ослепительный свежий оттенок. Его неровное дыхание. Моя усмешка. Сам себе кажусь чересчур резким – черные дорогие шмотки, шнуровка в самых интересных местах – по сравнению с его по-детски трогательной невинностью – белая мешковатая кофта, такие же штаны. Особо умилили белые носки с маленькой желтой уточкой на голеностопе.
От него пахнет чем-то сладким и приятным, вроде мятных леденцов. Или маленьких шоколадок, в которых вкусный мятный крем – мои любимые. Он оказывается на вкус таким же – мятным и немного шоколадным, когда я запускаю пальцы в его волосы и целую его, из-под ресниц наблюдая за его реакцией. Когда мои губы касаются уголка его рта, он тянется мне навстречу, но после того, как я властно проникаю в его рот, он теряется и не знает, что делать. Беру его двумя пальцами за подбородок, продолжаю целовать сильно, но ласково. Ниа выдыхает и хватается за мои плечи – с вполне взрослой силой.
Перевожу взгляд на стекло – оно запотело рядом с тем местом, где ерзал Ниа. Кажется, мы отрезаны от всего мира… Идет снег.
Его глаза улыбаются мне – почти черные глаза, кажущиеся такими странными на фоте бледной кожи, бескровных губ и белых волос.
Ниа тянется к моему воротнику – хочу помочь ему, но он убирает мои руки и быстро справляется с застежками. Черт подери, хватит воспринимать его как ребенка. Подумаешь, полтора года разницы… Он срывает с меня одежду, зрачки расширены, дыхание глубокое, но неровное.
Неожиданно эта вспышка инициативы проходит, Ниа закрывает лицо руками, чтобы не выдать своего испуга.
- Не бойся, - это все, что я могу ему сказать. Я продолжаю шептать ему это, когда уверенно и быстро сдираю с него штаны, когда чувствую, что он возбужден и испуган. Когда мои руки касаются его бедер, и я едва подавляю желание сказать ему, что хватит считать себя ребенком, если у тебя такое в штанах.
- Не бойся, - хрипло прошу его, и он безмолвно вцепляется мне в волосы, когда я склоняюсь над его бедрами и беру в рот. По идее, должен чувствовать себя шлюхой, но – не чувствую. Он дрожит и тихо вскрикивает, прогибаясь назад, потом вспоминает о спящем Мэтте и царапает мои руки, мои плечи, мотает головой. Смотрю на него снизу, во рту – упруго, тепло, чуть солоновато. Ощущение живой плоти. Чуть прикусываю, и он не сдерживаются – снова вскрикивает и закрывает глаза. Мои волосы касаются кожи его бедер – интересное, должно быть, ощущение. Я бы сказал ему «не бойся», да вот рот занят.
Он двигается мне навстречу – это так трогательно, но, боюсь, придется прервать это интересное занятие – кожаные штаны начиняют причинять мне боль, я быстро распускаю шнуровку на ширинке. Ниа приходит в себя, смотрит на меня слезящимися глазами, пытается восстановить дыхание.
- Кому сказал, не бойся, - это жестоко – оставлять его, не доведя самую малость. Но ничего не поделаешь. Спускаю штаны, смачиваю член слюной. Обхватываю пальцами член Ниа – он закусывает губу и смотрит на меня из-под опущенных ресниц, ожидая дальнейших действий. Хочешь что-нибудь интересное? Рывком закидываю его ногу себе на плечо, плотно прижимаю Ниа к стеклу, начинаю двигать мокрой ладонью. Он беззвучно кричит, сжимая зубы на моем плече, и тогда я медленно вхожу в него – через сопротивление тугих мышц; жарко и тесно. Он охает и требовательно водит руками по моей спине, вверх и вниз по позвоночнику, пока не вцепляется одной рукой в мои ягодицы, а другой не опирается на подоконник. Начинаю двигаться, плотно сжимая его. Ниа кончает, когда я на подходе – тепло и мокро между нашими телами, он разом обмякает и отпускает меня.
- Так просто не отделаешься, - ухмыляюсь и всаживаю в него; движения размашистые и сильные. Ниа хитро улыбается и показывает кончик языка. Я теряю контроль над своим телом, забываю, что он не привык к подобным практикам. Я перестал быть ласковым, я держу его очень крепко и, наверное, даже немного больно. Ниа немного пугается этой силы и скорости, молчит, потрясенный. Чувствуя оргазм, быстро выхожу из него и кончаю ему на живот.
Он понимает этот условный знак.
«Мое».
- Твое, твое, - устало и счастливо шепчет он, обнимая меня и почти падая с подоконника. Я удерживаю его, кладу рядом с собой, накрываю одеялом. Сам ложусь в середину. Белый мягкий ворс приятно касается кожи.
Мэтт во сне пододвигается ко мне, Ниа кладет мне голову на плечо. Мы засыпаем все втроем – и не хочется думать, что через несколько часов я должен буду уйти.